Подобная ориентация оправдывалась тем, что эти этносы в той или иной мере пользовались аварским языком в качестве регионального языка межнационального общения, отчасти и как письменным языком.
При определении письменно-литературного языка для агульцев, цахурцев, рутульцев также были приняты во внимание исторически сложившаяся в Южном Дагестане межъязыковая ситуация и традиционная ориентация этих народов на второй язык. Была учтена степень распространенности азербайджанского языка среди цахурцев и рутульцев и созданы условия, чтобы эти народы пользовались азербайджанской письменностью и азербайджанским литературным языком в качестве языка обучения, делопроизводства и межнационального общения.
Среди агулов в силу сложившихся исторических и социально-экономических обстоятельств в качестве второго языка в значительной мере были распространены лакский и лезгинский языки. Но учитывая, что агулы административно входили в состав в основном лезгиноязычного Курахского района и др. обстоятельства, в качестве письменно-литературного языка для них был признан лезгинский литературный язык. Впоследствии в Рутульском районе для цахурцев и рутульцев и в Агульском районе для агулов языком школьного обучения (с первого класса) был признан русский язык» [Атаев Б.М. Миноритарные языки Дагестана: состояние и перспективы. Махачкала, 2012. С. 29-30.].
Помимо прочих причин невозможность организовать обучение на андийских и цезских языках, обусловлена тем, что чаще всего представители официально принятой единой языковой общности на деле часто оказываются носителями чуть ли не разных языков, не понимающих друг друга. К примеру, тукитинцы, считающиеся носителями каратинского языка, на деле не понимают его и не считают себя каратиноязычными. Как пишут исследователи из данного региона, «хотя между каралалцами и тукитинцами существует языковое сходство, но они трудно понимают друг друга. Поэтому при общении между собой они пользуются аварским языком, который играл и играет большую роль в интеграционных процессах среди андоцезов» [Магомедов Д.М., Каримова Э.Д. Тукитинцы // Тарих. Махачкала, 1994. С. 46.].
К примеру, северные ахвахцы, живущие в одноименном районе и южные ахвахцы, живущие в Шамильском районе из-за различия в диалектах, между собой разговаривают не на авахском, а на аварском языке, что отмечено и автором книги «Ахвахский язык» [Магомедбекова З. М. Ахвахский язык: Грамматический анализ, тексты, словарь. Тбилиси, 1967.]. Она же приводит обстоятельные сведения о специфике языковой ситуации и самосознании ахвахцев: «Естественная преграда (Анчаро-меэр) затрудняет общение между южными и северными ахвахцами. Изолированное расположение ахвахцев-северян, территориальная близость их селений друг к другу способствовали тому, что североахвахская речь не делится на диалекты и говоры… В южном диалекте выделяются три говора: ратлубский, тлянубский, цегобский. Цегобский говор самый характерный и наиболее отдаленный от северного типа. Северный и южный диалекты географически почти оторваны друг от друга… Экономически южане тяготеют к аварцам, а северяне – к каратинцам. Отчужденность от своих соплеменников, – отмечает автор, – доходит до того, что южные ахвахцы не считают себя ахвахцами и предпочитают называть себя по названиям аулов. Общего термина, объединяющего южан, нет, но они имеют такое название для северян: садакиличIи. Северяне же называют территорию южных ахвахцев Ратлуб-Ахвах, а самих южноахвахцев – чаще по названиям аулов… Разница между северным и южным диалектами довольно значительная. Представители разных диалектов говорят между собой в основном на аварском языке, а не на своих диалектах. Ратлубцы с северо-ахвахцами говорят на своем диалекте, но все же для общения предпочитают аварский язык. Цегобцы с северными своими соплеменниками общаются на аварском языке. Этнографически, – продолжает автор, – северные и южные ахвахцы сильно отличаются друг от друга… Южные ахвахцы по обычаям ближе стоят к аварцам, точнее, к батлухским аварцам, с которыми они в соседстве» [Магомедбекова З.М. Ахвахский язык // Языки Дагестана. М., 2000. С. 306-307.].
Также отказываются считать себя тиндинцами, большинство жителей окрестных селений. Как пишет представитель этого джамаата: «в этнографическом плане к тиндинцам следует отнести лишь жителей самого аула Тинди, их исторических отселков (хуторов) и их потомков, в том числе проживающих вне пределов исторической родины. Хотя речь жителей аулов Аща, Тисси и Эчеда практически не отличается от речи жителей Тинди, они себя идентифицируют по селам, т.е. называют себя ащинцами, тиссинцами и эчединцами…» Жители же сел. Акнада и Ангида, чья речь значительно отличается от тиндинского языка, и вовсе не считают себя тиндинцами или носителями тиндинского языка, а все они, находясь в инонациональной среде, отождествляют себя с аварцами [Алиев Б.Р. «Кавказская Сибирь»: селения Акнада, Ангида, Аща. Махачкала, 2011. С. 20-21.].
Та же самая ситуация сложилась с жителями крупных сел. Муни и Кванхидатли, которые считаются носителями нижнеандийского диалекта андийского языка. Как пишет носитель андийского языка «расхождение между верхнеандийским и нижнеандийским диалектами столь значительно, что их носители почти не понимают друг друга» [Муртазалиев А.С. Риквани – там, где гнездятся орлы. Махачкала, 2012. С. 14.].
К тому же надо учитывать, что «поаульный просмотр местных данных этногонического содержания показывает, что вопрос о происхождении описываемого народа весьма сложен. Становится очевидным, что современных андийцев нельзя рассматривать, как однородную этническую группу. В ее составе усматривается ряд перемешавшихся в разное время и спаявшихся в одно целое элементов, главным образом, собственно, «андийских» и соседних «аварских» [Шиллинг Е.М. Малые народы Дагестана. М., 1993. С. 37.].
Рутульцы, агульцы и цахуры, несмотря на введение для них письменности, не выказывают особого энтузиазма в изучении родного языка даже в сельских школах, поскольку есть немало селений, в которых он вовсе не преподается. Точно также газеты, которые финансируются из республиканского бюджета, превратились в никому не нужный дубляж «Дагестанской правды» и РИА «Дагестан», поскольку в них больше половины, а в некоторых номерах даже все содержание бывает почерпнуто оттуда. Таким образом, сама жизнь показала неспособность организовать полноценную языковую среду для малочисленных (менее 100 тысяч человек) языковых общностей.
Наглядный пример – газета «Дидойские вести», которая выступая против аварского языка, печатается в основном на русском, а не цезском языке, чего следовало бы ожидать от «патриотов» этого языка. Другой пример – в середине 1990-х годов была создана своя газета для цахурцев, однако до сих пор большинство материалов в ней печатается на русском языке. На это обращают внимание даже исследователи, говоря о том, что к примеру, «цахурская газета печатает материалы в основном на русском языке, реже – на цахурском» [Атаев Б.М. Миноритарные языки Дагестана: состояние и перспективы. Махачкала, 2012. С. 170.]. На вопрос – почему так происходит есть логичный ответ – дело в неприспособленности как самих языков, так и их носителей к усвоению информации на родном языке. Причин этому много – это и малочисленность народов, делающая крайне ограниченной аудиторию читателей и отсутствие в языке массы терминов и многое другое. Другой пример – газета «Ашвадо» для ахвахцев. В ней почти нет текстов на авахском языке, да и сложно было бы ожидать их наличия в силу как ориентированности ахвахцев на авароязычную литературу, так и из-за отсутствия единой языковой нормы для самих ахвахцев, о чем мы уже говорили.
Это приводит к постепенному переходу интеллигенции на другие языки, а затем и дальнейшей их ассимиляции, размыванию в абстрактных «россиян». Встречается и иное, когда один из антиаварски настроенных активистов пошел ради «благих целей» на измену Отечеству – России – и соответственно стал жертвой собственной игры. Это показывает, что патриотичными россиянами эти ренегаты отнюдь не становятся – они готовы пойти на предательство всего и вся, лишь быть на плаву, в пределах видимости, на страницах газет и в объективах видеокамер. То есть личные интересы они всегда ставят выше интересов своих джамаатов и народа.
Как пишет Н. Гаджиахмедов (ранее – декан факультета дагестанской филологии ДГУ): «Убежден, чтобы «справиться» с народом, уничтожить его с лица земли, не обязательны землетрясения и геноцид, достаточно не дать ему говорить на родном языке, запретить изучать свою историю, культуру и традиции…» [Гаджиахмедов Н. Многоязычный Дагестан: проблемы без перспектив //Дагестанская правда. 17 июля 2002 г.]. Нападки на аварский язык и единство аварского народа нельзя воспринять иначе, как покушение на уничтожение этого народа. Однако сторонникам этой политики из числа дагестанцев нужно понимать, что тем самым они приближают день исчезновения собственных языков, которых эта участь постигнет в любом случае раньше, чем аварцев...
Наконец, наиболее убедительным свидетельством единства аварского народа являются результаты переписи 2002 и 2010 гг. Известный этнограф, активно ратовавший за отделение «андо-цезов» от аварцев – С.А. Лугуев вынужден констатировать, что все большее их количество «признает себя частью аварского народа». Он же пишет, что по переписи 2010 г. по сравнению с 2002 г. (обе проводились в бытность руководителями РД неаварцев – отца и сына – Магомедали и Магомедсалама Магомедовых) численность представителей этих субэтносов аварского народа, «указавших свою «первичную» этническую принадлежность» в РФ упало с 57 587 человек (0,7%) до 48 646 человек (0,5%) [Лугуев С.А. Андо-цезы // Аварцы: История, традиции и обычаи, культура и искусство народа. Махачкала, 2012. С. 46-47.]. При этом, надо учесть, что, указывая «первичную» этническую принадлежность, они не отказываются называть себя аварцами, а выражают предпочтение на первое место ставить свою джамаатную принадлежность.
Так, число лиц, назвавшихся себя андийцами с 2002 по 2010 гг. упало с 21 808 до 11 789, дидойцами – с 15 256 до 11 683, каратинцами – 6 052 до 4 787 человек и т.д. В то же время, благодаря агитации отдельных активистов, на порядок выросла численность лиц, назвавшихся себя ботлихцами (с 16 до 3508 человек, что произошло во время обострения земельного конфликта связанного с сооружением военного городка в Ботлихе и агитацией со стороны местного общественника Муртуза Гасангаджиева) и ахвахцами (с 6376 до 7930, что явилось результатом активности редактора газеты «Ашвадо» Максуда Гаджиева).
Эти результаты, на взгляд С.А. Лугуева, означают, что большая часть представителей указанных субэтносов, считает себя аварцами, хотя, по его словам: «немаловажное значение в обратном развитии данного процесса имеет и политизация этносознания, которая под предлогом гипотетических государственных, экономических и прочих привилегий осуществляется отдельными активистами этих народов» [Лугуев С.А. Андо-цезы // Аварцы: История, традиции и обычаи, культура и искусство народа. Махачкала, 2012. С. 47.]. В то же время С.А. Лугуев забывает указать роль значительного количества ученых (в т.ч. и свою) – этнографов и лингвистов в этом деструктивном процессе «дробления» аварского народа на отдельные джамааты. Кто-то делал это из-за аварофобских настроений, кто-то хотел войти в историю, как исследователь, «открывший» науке новый язык и «находил» все новые языки в аварских районах, третий хотел годами получать гранты и зарплаты за «штамповку» однообразных шаблонных «историко-этнографических исследований» целых «народов», впрочем, не представляющих никакой ценности для науки.
Один из ведущих дагестанских этнографов – М. Агларов сравнивает языковую ситуацию в бассейне реки Анди-ор с южнодагестанской: «Почему андийцы при наличии у них письменной традиции на своем языке развивали ее менее активно, чем на аварском? Ответ может быть только один: андийцы были включены в авароязычную художественную культуру, на каком-то этапе она частью подменила местную традицию, не уничтожив ее. В культурологическом отношении было бы интересно сопоставить эту ситуацию с южнодагестанской традицией, которая не только испытывала влияние, но и частью подменялась азербайджанской. Похожую роль играла аварская письменная литературная традиция, но более успешно, будучи близкородственной, чем южнодагестанская азербайджанская культура. Сама по себе андоязычная фольклорно-литературная традиция по сравнению с авароязычной является элементом дополнения, а не ущерба, так как ни одно значительное авароязычное литературное произведение, а тем более выдающиеся фольклорные, как «Хочбар», «Камалил Башир», не оставались незамеченными андийцами, которые воспринимали и относились к ним как к родному и близкому им культурному явлению. Особенно же популярной авароязычная литература стала в советское время в связи с включением ее в учебный курс и в хрестоматии не только аварской, но и дагестанской классики вообще. Андийцы продолжают писать на русском, аварском и очень редко на своем языке» [Агларов М.А. Андийцы: Историко-этнографическое исследование. Махачкала, 2002. С. 247.].
Будучи сам уроженцем региона Анди, М. Агларов очень четко поясняет, что авароязычная традиция не уничтожала андоязычный местный фольклор, а только поддерживала ее, развиваясь вместе, и взаимодополняя друг друга, будучи не просто близкородственными языковыми полями, а частями единого целого культурного поля. В отличие от азербайджанской культуры и языка, распространение аварской традиции, не привело к исчезновению местных языков или фольклора. К примеру, в 9 татских (мусульмане-сунниты) селениях Дербентского района, которые были записаны в 1920-х гг. азербайджанцами, сейчас мало кто уже разговаривает на своем родном языке. Андийцы же в своих селениях и сейчас сохраняют все элементы традиционной культуры, что говорит об отсутствии сколь-нибудь отрицательного воздействия авароязычной культуры на местные, локальные традиции. Это и понятно – фактически это сильно отделившиеся друг от друга диалекты, ныне обособившиеся до статуса отдельных языков, но одновременно сохранивших свое наддиалектное, надязыковое единство.
